Продолжение. Предыдущая глава здесь
Генерал неожиданно достал трубку и набил чёрным табаком:
– Попробуем боевой гипноз. Я буду говорить. Просто что-то говорить. Он на чём-нибудь включится. Там и посмотрим. Девочки, отойдите в дальний угол. Я буду говорить долго, нудно и бессвязно. Вы не слушайте и не реагируйте.
Смотрите только на него. Вы не поймёте ни слова, но можете подумать, что спятил я лично. Нет. У меня есть десяток отработанных текстов.Мы с соседкой послушно съёжились в углу. Генерал, попыхивая чёрным дымом, произнёс речь, которую я здесь воспроизвожу дословно. Диктофон включить успела.
***
– Люди ему не нужны, женщины того меньше. Жена – для насмешек и побега. Крошка размалюсенький побежок – и то хлеб. А не сказать, что уже дома, что купил инжир и что сам живой, а телефон выключить – артезианская речка чистого серебра. Потрындеть о свободе – уже не хлеб, а полпирожного. Полное пирожное – наступить себе же на ногу либо яйца придавить аскезой без обета, просто из вредности, но клубничку с голыми распяленными письками смотреть в одиночку. Милые, милые чудовища. Ну да, у Бальзака были некрасивые зубы. И что? Гениальные мальчики растут первоклассными садистами под присмотром сволочных стерв, и что для радикального успеха потребно дрянное детство с безупречной матерью (упёртой в идею, хуже если просто невменяемой, во всех версиях непременно ругливой, самозабвенно властной) – уже трюизм.У них изысканные ласки: сделать гадость – оказать внимание. Боже упаси если гениальный мальчик хорош собой и хорошо любовничает. (Хорошо – это индпошив.) Плохо ему будет. Не пробьётся. Лучше брызгать слюной сквозь (заместить неловкую сквозь) шаткие зубы, кое-как распиханные по челюсти, зато карие глаза, полные ума и ещё чего-то чертовски привлекательного, – мой список с портрета Бальзака кисти Моруа. Публика притерпелась к выкрутасам гениальных мальчиков и прощает. И всё бы ничего, садомазо дело личное, но наступает день. И день наступает быстро. Ну да, у Бальзака были некрасивые зубы. И что? Местный палач – тонкая натура. Порывист и непредсказуем. Просвещение тоталитарно. Адорно. Бирюзовый – любимый цвет местных женщин; они красят в него зубы. Меня предупредили, что мозг учёного, зимующего в Антарктиде, уменьшается в объёме. Трудно судить, кто первым понял, что Просвещение стигматизирует всё лучше в человеке как ничтожное. Может быть, Хоркхаймер. Кругом тюрьмедия. Текст, не назначенный публике, свободен от миссис-иванова. Фартук и букли, богиня рекламистов: она моет бельё, счастливая до glans clitoridis. Пропасть. Бездна. Вчера японцы за минуту продали первую партию человекоподобных роботов. Религиозный писатель Иоганесс Брамс, известный частушками «Венгерские танцы» и сладким напитком Симфония № 3, часть 3; религиозный музыкант Бальзак, известный комедиограф; религиозный танцовщик Шива!
На последнем возгласе генерала домовой зашевелился и повернул голову на звук. Подумал и ответил: она живёт с несчастьем в сердце. Сиротство, нераскрытая любовь, боль, алкоголь, травмы. Всё живёт внутри, не растворяясь. Несчастье – консервант. Плывёт в тоске необъяснимой. Он объяснил свою тоску. Печальный дворник круглолицый. Сквозь буквы посвист, горько тянет зеленоватою гнильцой венецианской. Невыносимо пахнет вечностью, евреем. Родиться Бродским – повезенье. Повезло. Если вовремя вытирать кровь, она высохнет красиво, как старый любовник. Терракотовой витриной, как марципаны в Любеке, на втором этаже древнего кафетерия, где в новый год, где в старый, среди моря городского, плывёт одинокейший пловец, будто жизнь начиная снова. Вены болят невыразимо носить боль восторга ставь запятую пробуй. Бывают пластичные пространства, где все измерения одиннадцатые. Поэты бывают волнопригодные, тучепожатные, боговставленные, звездопадучие, несолярные, проселенические, нептуниды, нибируманы, все девианты, всех пожалте бриться. Не ловите ритма, всё сбито намеренно, так надо, я ищу расщелину, оттуда сияется мне, я ищу. Мы любим воду, оба любим море, заливы, лужи даже.
– Ах так? – восхитился генерал и, словно сменив пластинку, заговорил женским голосом: – Слушай ещё. Либо счастлив от Бога, по уровню ферментов, либо ситуативно, от победки до победки. Я никак не выберусь из ожидания, что они все извинятся. А ещё мне показалось, что чрезвычайно счастливы люди своего времени. Идущие в ногу – идут в очередь за новым айфоном и покупают счастье. В общем недорого. Идущие в поликлинику на обследование тоже счастливы, их здоровье будет волновать врача не менее двенадцати нормативных минут. Внушённая свекровь, которая придёт и строго проверит белизну некрашеных дощатых полов, никогда не позволит счастья. Бабушка передала мне эту свекровь. Тётя Лиза или баба Лиза. Она передала лизу своим детям. Образ положительного ревизора с неограниченной властью пророс и расцвёл в их вечно детских головах, пустил побеги, а теперь, когда выжившим детям за восемьдесят, они старательно проверяют дощатые полы у всего человечества, любя и подпрыгивая. Они отняли у меня дом и счастливы. Я не могу винить их и не виню. Они ни с кем не поделятся своей радостной властью. Мой дом стоит пустой, они платят за газ и свет, и ничуть не волнуются, что мне больно. Ведь мне правильно больно. И чем больнее мне, тем это правильнее. Полы белые? Ах, пятнышко? Жаль, что трагическое чувство растёт. Я надеялась на бытовую химию времени. Что время лечит, что жизнь продолжается. Потом узналось, что это ложное утверждение даже с точки зрения физики. Хитрости времени, пойманные Эйнштейном прямо за хвост, будто мокрой тряпкой должны бы стереть с мировой школьной доски пару десятков ценностей, но нет. Присохли, впечатались. Как сказал мне психиатр-гипнолог и генерал-майор спецвойск, на алкоголиков действуют только смерть и любовь. Смерть, немедля пояснил он, увидев мои слишком понимающие глаза, это когда на глазах пациентов клиники от алкоголя умирает человек, и все знают, что именно от алкоголя. В таких палатах не бывает рецидивов. Посмотрят раз – и всё поняли. Под любовью он, возможно, имел в виду другую зависимость, и насколько я помню, N старался, а я не понимала. Я ещё видела лизу над городом, которая встала тучей, готовой пролиться праведной грозой.
Али окончательно проснулся, уставился прямо на генерала и привычно заржал конём. Затея со сведением Али с ума провалилась или прекрасно удалась? Мы поняли одно: словами нашпигован он под завязку. Протаргетировать невозможно, а подбором – вполне. Или уж лучше договориться?
Али прочитал мои мысли. Нет, мы не договоримся. Так и сказал. Водоснабжение, газ, гвозди, любовь – сколько угодно. Я на работе. Но мы не договоримся.
Продолжение последует 10 января 2021
Начало романа Елены Черниковой «ПандОмия» см. здесь.
Елена ЧЕРНИКОВА
русский прозаик, драматург, публицист, автор-ведущий радиопередач, преподаватель литературного мастерства.
Основные произведения: романы «Золотая ослица», «Скажи это Богу», «Зачем?», «Вишнёвый луч», «Вожделенные произведения луны», «Олег Ефремов: человек-театр» (ЖЗЛ), «ПандОмия», сборники «Любовные рассказы», «Посторожи моё дно», «Дом на Пресне», пьесы, а также учебники и пособия «Основы творческой деятельности журналиста», «Литературная работа журналиста», «Азбука журналиста», «Грамматика журналистского мастерства».
Автор-составитель книжной серии «Поэты настоящего времени». Руководитель проекта «Литературный клуб Елены Черниковой» в Библио-глобусе. Заведует отделом прозы на Литературном портале Textura. Биография включена в европейский каталог «Кто есть кто».
Произведения Елены Черниковой переведены на английский, голландский, китайский, шведский, болгарский, португальский, испанский, итальянский и др.
Живёт в Москве.
Фото Polina Lopatenko
Сообщение ПандОмия: пробуем свести с ума появились сначала на ИАНЕД.
Свежие комментарии